Три версии одного столкновения
Театр периода военных действий 1571 года: Венецианская республика сражается с Турцией за контроль над Кипром. Мавританский генерал Отелло вступает в тайный брак с Дездемоной, юной дочкой сенатора Брабанцио; чем всё закончится, известно – но есть нюансы.
Чем всё закончится, известно – хотя бы по советскому фильму Сергея Юткевича, с супружеской парой Сергей Бондарчук – Ирина Скобцева в главных ролях; его и Дездемона Марии Лопатиной смотрит, сюрпризов быть не должно. Николай Рощин, написавший сценарий трагифарсового спектакля вместе с Михаилом Смирновым, комбинирует разные переводы, остаётся близким к тексту, однако сюрприз преподносит.
Играет с оригиналом как с кубиком Рубика, складывая разные стороны;
сравнение с фильмом Акиры Куросавы «Расёмон» банально, но неизбежно – как никак, мировой канон рассмотрения одной криминальной истории с разных точек зрения. В спектакле Рощина достаточно и других, менее расхожих кинематографических аллюзий, а версий – три; первый акт отдан эмоциональным взглядам Дездемоны (Мария Лопатина) и Отелло (Сергей Мардарь); второй – ледяному мерзавцу Яго (Иван Волков).
Рощин – режиссёр визуальной весомости; художник, работающий со сложными и основательными конструкциями;
«Отелло», при всей фирменной монументальности, подкреплённой гигантской сценой Александринского, выглядит спектаклем лёгким – как мобильный телефон, экран которого стал частью сценографии,
электронным табло, почти молчаливым наблюдателем и визуальным мостиком в современность, где из всех пропаганд приветствуется только пропаганда войны. Пространство объёмно, но разряжено, декорации массивны, но сделаны, кажется, из лёгких материалов – не то, что тяжёлая деревянная плоть мхатовского «Самоубийцы», последней на сегодняшний день работы Рощина; кстати, на «Самоубийце», который я смотрел незадолго до «Отелло», подумал грешным делом, что комедия – не самая подходящая Рощину стихия; через две недели раскаялся, потому что «Отелло» – отменный трагифарс, не упускающий случая посмеяться. И над пародией, и над сатирическими шаржами, и над юмором гиньоля – в одной из версий Кассио (Тихон Жизневский) буквально теряет лицо, стекающее как в каком-нибудь смешном хорроре раннего Питера Джексона. И медиатором с залом выступает андрогинный охальник Шут (выдающаяся роль Елены Немзер); отчасти – такой же главный герой, как три ключевых фигуранта; или как ставший катализатором трагедии Кассио. Хотя петербургский «Отелло» программно полифоничен и многофигурен; даже идущий последним в программке Дож Ивана Ефремова ничуть не теряется в карнавальной круговерти действующих лиц.
В версии Дездемоны Дездемона – воздушная, девушка-парус;
каким ветром занесло её в этот грубый серый социум, где альковом – орудийный станок, и в порядке вещей очереди за кормёжкой, не знающие различия чинов?
Да, в угоду мужу, бруталу с лицом, татуированным как у коренного новозеландского народа маори, научилась колоть свиные туши штыком. Но желает всем только добра; и Кассио целует в губы, вряд ли догадываясь, как это может трактовать мавр-абориген; и с папой (Игорь Мосюк) не скандалит; ну так, умеренно.
Отелло же – дурень, ревнивец (во второй версии его реакция получает более тонкую интерпретацию – губит Отелло не ревность, но крушение стройной картины мира); одно слово (ну ладно, два) – мужик-вояка. И стычка Майор Грома, то бишь, Кассио с сослуживцем Монтано (Виктор Шуралёв) – невнятный мордобой с ножевыми ранениями;
мужчины, кричат, машут лапами – по-другому не могут.
В версии Отелло эта драка – тоже смешной мужской пляс, как и танец Отелло, открывшего уши яду ревности, и плешивого шептуна Яго. Но Дездемона – великанша; когда просит снисхождения для провинившегося Кассио – даже не просит, требует, отвлекшись от танцев в клубе, с бокалом игристого в руке – то возвышается; не только потому, что стоит почти на авансцене, а Отелло прячется в глубине. Он – карлик, она же – почти Жанна д’Арк из фильма Риветта.
Она – богиня любви и войны, он, уже без воинственного грима аборигенов – наёмный работник.
Получив три зарплаты и убив жену – дело, начатое подушкой, заканчивает кинжалом, услужливо подкинутым Шутом – хватает чемоданчик размером с допустимую на борту ручную кладь и сваливает в проём, открывшийся за жалюзи. Хотел было написать про ироничную приземлённость этой версии, но осёкся; вот театральный парадокс – именно в версии Отелло нашлось место романтике, такой, что глаз не оторвать. Местом этим стал ночной клуб, где пировали победу над турками: нестройный свет огней сквозь двери-окна, техномузыка издалека (композитор спектакля – Иван Волков), праздник, который всегда не с тобой.
Версия Яго, как и должно версии трезвого ненавистника, кончается горой трупов. И призывом Шута валить отсюда поскорее:
логично; чем заняться в Венеции, если ты мёртв.
Яго раскрывает механизм происшедшего; без флёра и иллюзий; вот и Кассио здесь никакой не храбрец, сутулый задрот, мямлит и напивается до невменяемости. Отелло же сидит с судном у нечленораздельно тараторящего телевизора; только ненависть ясна.
